<<Еще во время гражданской войны, при посещении штаба Южного фронта Троцким в городе Козлове было им задумано открыть памятник Иуде, продавшему Христа за 30 сребреников. Председатель Реввоенсовета, не считаясь нисколько с религиозностью русского населения города Козлова (ныне - Мичуринска) решил им дать понять, что отныне они все будут жить, как им будет предписано новой властью. Город был весь наполнен войсками красных, и любое неудовольствие этой затеей тут же могло быть подавлено силой оружия. Под звуки Интернационала с фигуры христопродавца упало полотно и с речью выступил сам глава красной армии Лев Давидович Троцкий. Он говорил, что мы открываем сегодня первый в мире памятник человеку, понявшему, что христианство - это лжерелигия, и нашедшему силы сбросить с себя ее цепи. Что, мол, по всему миру будут воздвигнуты памятники этому «человеку», то есть Иуде. Но памятник простоял недолго, ночью его разбили вдребезги горожане города Козлова.>>

Он был в экстазе, с горящим пристальным взглядом, и говорил о часе возмездия, об угнетаемом апостоле диктатуры пролетариата, о братстве и «Интернационале». «Я несу вам послание, - он сказал, и положил руку себе на грудь, я несу грех всех времён. Во мне - правда. Разве вы не узнаёте меня? Я - спаситель нашего времени. Я - он,» - говорил он. Без сомнения, он мог думать так. Человек был безумен. Он думал, что он был Иудой.

<<Теперь оркестр играл красивый вальс «Голубой Дунай». Тогда Еврей поднялся на трибуну и положил свой головной убор перед собой. Он смахивал с лица крупные капли пота, но все мы делали это, - а он был очень бледен. Горящее солнце не меняло цвета его лица. Он начал говорить. Он говорил хорошо, но сначала казалось, его в действительности не интересовало то, что он говорил. Богатый поток большевистских и общих социалистических доктрин изливался из него без напряжения, но также без любой ведущей идеи. В правильных местах он делал паузу и позволять коммунистам приветствовать его речь. Долли Михайловна [сестра-хозяйка и мед.сестра бронепоезда, бывшая шансонетка какого-то кабаре] зевала без смущения. Она взяла мою руку в свою.

Я услышал, что он упомянул Карла Маркса и Энгельса и думал, что теперь должно последовать открытие статуи. Но он закончил речь и ничего не произошло. Тогда он представил «Красный Сад» (парк) городу, и выразил надежду, что он будет служить общественному благосостоянию, развитие искусств, и свободного расширения любви. Это был символ заботы советской Республики о пролетарских массах. Но этот парк («Красный сад») должен также стать прибежищем отдыха для людей, покинувших церковь попов или священников, - да, да, на этом самом месте должен быть Пантеон для героев международного братства. Здесь, со временем, возвысятся колонны и статуи таким людям как Платон и Бабёф и Бланки и Делеклюз (?-Delescluze), Ленин и Либкнехт. С помощью австрийского скульптора, прежде военнопленного (но теперь свободного советского гражданина, он [Троцкий] начал эту работу, и теперь откроет первый памятник здесь. Он [Троцкий] долго колебался в выборе исторического персонажа, которому следовало оказать первую честь. Он думал о Люцифере и Каине. Они были оба унижены; они были оба мятежниками, революционерами супер-величины. Но оба они были теологическими фигурами, сверхествественный характер которых не сходился с марксистскими представлениями о мире. ... И они (Люцифер и Каин) были мифологическими персонажами, историческое существование которых было очень сомнительно. Его [Троцкого?] внимание поэтому повернулось к явно земной фигуре, человеку реальной истории, кто, будучи любящим и мудрым, стал жертвой религиозных представлений хищного общества.... И, тот, который стоит пока под чехлом [вероятно, оратор указал здесь рукой на скрытый пока чехлом памятник], должен рассматриваться каждым как невинный человек, который в течение двух тысяч лет был прикован к позорному столбу капиталистической интерпретации истории, - все должны принять его теперь как великого пролетарского Прометея... Это - Красный предшественник мировой революции, двенадцатый апостол спасителя буржуев, Христа — Иуда Искариот!

Слушатели едва ли поняли то, что он говорил, и они чувствовали себя неудобно под его горящим пристальным взглядом. Некоторые кричали, но множество русских набожно крестилось. Еврей замолчал, но, казалось, не волновался об эффекте своих слов . Его мимика, казалось, теперь скорее выражала болезненную неуверенность. Он начал говорить снова, теперь в экстазе, о часе возмездия и апостоле угнетенных, о диктатуре пролетариата, о братстве и «Интернационале» ... но он не добился ничего. Его лицо исказилось как будто под ударом плети терзающей его мысли. Обеими руками он сжимал трибуну, и его пальцы натыкались на гвозди под красной тканью. Тогда его самообладание возвращалось, он наклонялся вперед и говорил загадочно:

«Я НЕСУ ВАМ ПОСЛАНИЕ», - он сказал, и положил руку себе на грудь, «Я НЕСУ ГРЕХ ВСЕХ ВРЕМЕН. ВО МНЕ - ПРАВДА. РАЗВЕ ВЫ НЕ УЗНАЕТЕ МЕНЯ? Я - СПАСИТЕЛЬ НАШЕГО ВРЕМЕНИ. Я - ОН,» - говорил он. Без сомнения, он мог думать так. Человек был безумен.Он думал, что он был Иудой!

В тот момент послышался шум самолета, летящего над садом, и хлопок горячего воздуха. Он [Троцкий?] прислушался и вытер лоб. «Да здравствует мировая революция!» - закричал с внезапным вдохновением, и оставил трибуну, с полным самообладанием отвесил поклон Долли Михайловне и попросил, чтобы она сняла покрывало со статуи.

Долли Михайловна поднялась со стула, и Еврей дал ей шнур (конец пеньковой веревки). Дернув шнур пару раз, она сорвала покрывало — и мы увидели гипсовую фигуру, ржаво-красного цвета. Это была фигура голого человека, выше человеческого роста, а лицо ее напоминало лицо Комиссара, и было угрожающе обращено к небесам, в то время как руки, казалось, страстным движением стремились удалить часть реальной пеньковой веревки, зацепившейся вокруг шеи. Оркестр, увидев статую, напыщено грянул «Интернационал», и мы поднялись и обнажили головы, разбитые властью музыки. Вдруг в другом конце сада, из стоявшей там полевой части, раздались три выстрела, в быстрой последовательности. Они не были холостыми. Снаряды пронеслись над нашими головами с дьявольским свистом и порывом, который заставил меня вздрогнуть, и Бог знает, куда они улетели.

...

Я чувствовал себя как больной, и ощущал слабость в коленях. Я почти получил солнечный удар в этом открытом месте, с солнцем над головой. Я пошатывался позади апостола, в тени деревьев.>>

Что вы таращитесь, люди?